Из речи о Федоре Васильевиче Чижове - Страница 4

К оглавлению

4

Само собою разумеется, что и без реализации этих акций продолжительное участие в разных промышленных предприятиях поставило его в положение человека не только независимого, но даже с богатыми средствами. Но прибыль средств не изменила ни его вкусов, ни его привычек, и мало сказалась на его внешнем образе жизни. Об его комфорте и удобствах заботились сами его друзья и навязывали их ему почти насильно и самовольно. Сам он тратился почти исключительно на книги, на вспоможение нуждающимся приятелям, и дом его был всегда пристанищем для приезжающих в Москву родных и дорогих ему лиц. Несколько лет тому назад он свел свои счеты: в результате оказался свободный капитал тысяч в 200. Но совестным показалось Федору Васильевичу иметь у себя такую крупную сумму. «Терпеть не могу деньги, – говорил он мне, – не могу привыкнуть считать их своею собственностью; они требуют употребления, – этой силе нужно дело…» – И вот он затевает предприятие, в высшей степени общеполезное, важное, способное оживить наш бедный, заброшенный Северный край. Он учреждает Общество пароходного плавания вдоль Мурманского берега, и несмотря на предостережения друзей, на собственное убеждение, что выгод от такого Общества позволительно ожидать разве только в самом отдаленном будущем, – ввергает в дело все свои 200 тысяч! Предприятие оказалось не только не прибыльным, но убыточным, тем более что сам Чижов не мог принять в управлении никакого участия. Федор Васильевич счел, однако же, долгом совести не отставать от решения задачи, и для поддержания Общества, за несколько месяцев до кончины, заложил почти все, еще оставшиеся у него свободными процентные бумаги. Таким образом, этот пресловутый богач оставил после себя лишь тысяч до двух наличных денег и незначительную сумму долгов, по уплате которых образуется в пользу его наследников лишь весьма скромное достояние!..

Неимоверные труды и заботы, сопряженные с его общественною деятельностью в течение последних двадцати лет его жизни, не мешали ему, однако же, помещать от времени до времени статьи в разных периодических изданиях, следить за русскою и иностранною литературою, вести обширную и последовательную, самую разнообразную переписку, например хоть бы с товарищем юности, ученым и поэтом Печериным, сперва профессором, а потом католическим священником в Дублине, – под старость разочаровавшимся во всех своих увлечениях, не исключая и католицизма. Вообще как ни был Федор Васильевич завален делом, он удивительным образом всегда находил время заботиться, даже до мелочей, о всех, кого он любил, и притом заботиться умно, внимательно, соответственно нравственному характеру каждого. Редко кто из друзей, выходя от Чижова, не выносил на своей душе бодрый след его внутренней силы. Нельзя не упомянуть притом, что в самый разгар своей деловой поры он удосужился, из уважения к памяти Гоголя, заниматься изданием и продажею его сочинений и аккуратнейшим образом доставлять выручку родной сестре и другим наследникам писателя: все последние три издания Гоголя – дело Чижова, не исключая и корректуры!

Странную, пеструю смесь книг и бумаг самого противоположного свойства представлял письменный стол Федора Васильевича: верное отражение его собственного внутреннего многостороннего содержания. Не однажды был озадачен иной «деятель на поприще экономических интересов», когда, обращаясь к нему, как к опытному, знаменитому «практику», чуждому без сомнения «узких» или «идеальных» требований нравственности, встречал в нем самый горячий, молодой отпор и подвергался вспышке его оскорбленного нравственного чувства. «Деятель» готов был бы назвать его мечтателем, сумасбродом, enfant terrible, если бы такому заключению не противоречил блистательный практический успех всякого дела, за которое только брался Чижов. Наоборот, к этому «практическому человеку», к этому старому дельцу, можно было смело обратиться с такого рода честною мыслью или предположением, которое на языке пошлой, дешевой мудрости было бы непременно обозвано безумием, детскою затеей, фантастическим предприятием. Когда в октябре 1875 года генерал Черняев приехал в Москву, с тем чтоб найти средства для своей поездки и для снаряжения целой роты добровольцев в Черногорию, на помощь восставшим герцеговинцам, я поспешил сообщить этот план – не кому другому, как именно Федору Васильевичу Чижову. Внимательно и сурово выслушав меня, этот убеленный сединами практик прямо ответил мне, что дело это надо постараться непременно исполнить. «Будет ли, не будет ли от этого польза для герцеговинцев, – сказал он, – это другой вопрос: главное в том, что такой поступок со стороны русского общества поднимет его собственный нравственный уровень, возвысит его в собственном сознании, выбьет из пошлости, которая его душит». Это предприятие, как известно, в то время не состоялось.

Работа надломила наконец железную крепость его организма. Уже несколько лет болел он разными недугами, и медики утверждали, что он живет только энергией воли. 14 ноября поздно вечером, когда, по-видимому, он чувствовал себя лучше, среди разговора о своих предположениях в будущем, он скончался внезапно от аневризма. Смерть была мгновенна. Я видел его через полчаса после смерти. Он сидел в креслах мертвый, с выражением какой-то мужественной мысли и бесстрашия на челе, не как раб ленивый и лукавый, а как раб верный и добрый, много потрудившийся, много любивший, – муж сильного духа и деятельного сердца…

4